СКРИПАЧЕВА ИРИНА

Нашим современникам посвящается…

Десять лет – это уже человек

Скрипачева И.Б. Фотограф - Анастасия БашмаковаДесятилетней девчонкой она встретила блокаду. С первого и до последнего дня блокады Ленинграда маленькая Ира прожила в осажденном городе. Она помнит каждый обстрел, знакома со смертью и голодом, и до сих пор, работает в Санкт-Петербургской общественной организации «Жители блокадного Ленинграда» Ирина Борисовна Скрипачева, стыдится, что попрошайничала у Дворца Пионеров в 1942 году и мало работала в свои 10 лет.

Девочка, не стой здесь больше

Мы с мамочкой жили на 4-ой Советской улице. С одной стороны у нас Московский вокзал, с другой – Смольный собор. Все налеты и обстрелы наши были.

Мама работала в госпитале на Невском и, уходя на смену, оставляла мне еду на утро в одном месте, а на вечер в другом. Как только она уходила, я в стенку стучала – там жила Зоя Кузьмина, тоже с мамой. Мы с ней объединялись и сразу все съедали. И вот однажды мы опять быстро все съели, потом я, голодная, на улицу пошла. Как сейчас помню, что было 1 мая, я в шапке с длинными ушами и в зимнем пальто с воротником из овчины. Холодно было, и все так ходили. На 3-ей Советской паек выкупали, но там ни крошечки уже не осталось – дошла до Невского. Напротив Дворца Пионеров булочная была, там по постановлению правительства белый хлеб давали. Он такой пышный был, кирпичиками. И вот женщина какая-то по карточкам хлеб берет, а я смотрю на нее. Потом она подает мне четвертинку и говорит: «Девочка, не стой здесь больше». И тут я залилась стыдом, и даже не помню, куда я этот хлеб дела, взяла ли вообще. Я до своей улицы бежала. От стыда бежала, а потом в истерике билась, что до попрошайничества опустилась. Даже маме не сразу про это рассказать смогла.

Мозги шевелятся

Мы ходили в церковь на Сенной площади, а одно время даже жили в том районе. Переехали туда к родственникам, там было проще скрываться от бомбежек и обстрелов. Зима 1943 года действительно лютая была. Канализации и электричества, конечно же, не было. Кто как приспосабливался. Тогда буржуйка у нас появилась.

А потом вши завелись. Мы с мамой спали в одной постели, но у меня они были, а у нее нет. Знакомая шутила, что у мамы «иммунитет уже крепкий и работает хорошо, а на мой ослабленный организм вся эта нечисть и бросается». Мама ставила меня на табуретку, газету подстилала, подстригала мне волосы, вычесывала вшей и эту газету с ними в буржуйку, прямо в огонь, кидала. Долго выводили их, мама мазью какой-то меня смазывала, в простыню заворачивала, санитарную обработку делала. А от вшей гниды заводятся – они почти у всех подростков тогда были. Одну девочку летом стригли машинкой прямо на лужайке. Помню, волосы ее падают, а гады эти на голове остаются, и кажется, что «мозги шевелятся».

У блокады женско-детское лицо

У блокады женско-детское лицо, ведь в десять лет ребята стояли у станков на ящиках. Вся промышленность работала на оборону, и все помогали, как могли даже в таком возрасте. Десять лет – это уже человек. А я училась. В 161 школе. Вот в апреле 1942 года погибла наша дежурная Анна Петровна. У нее волосы такие прямые были и темно-синий костюм… А однажды поехали мы куда-то из школы и начался обстрел, все быстро по команде под кузов залезли. Машина тогда большой казалась, а сейчас понимаю, что она не больше роста взрослого человека.

Прорыв блокады тоже хорошо помню, только всегда путаю, когда салют был. Тогда родственники даже конину достали – мы праздновали. Ликование такое было, но одеяла и маскировка еще долго на окнах висели – электричества же не было, поэтому весь город так и был в темноте.

Окончания войны мы больше всего ждали. И сейчас я всегда говорю молодежи, что все будет, если только мир будет. Только в мире можно творить. И на сохранение мира все свои силы положить нужно.

Анна Спиричева