В Петербурге продолжаются споры о том, можно ли размещать мемориальную доску на доме, в котором жил адмирал, ученый, полярный исследователь Александр Колчак.
Спорят историки, чиновники, журналисты. Однако мемориальная доска, как и любая деталь фасада здания, принадлежит пространству культуры, поэтому в споре о ней особенно значимы голоса тех, кто олицетворяет отечественную культуру. По распространенному мнению, русская культура литературоцентрична, так что предоставим слово знаменитым писателям.
Через месяц после расстрела Колчака, 7 марта 1920 года, был опубликован некролог, принадлежащий перу Александра Куприна. Этот текст, впоследствии переизданный автором к первой годовщине гибели Верховного Правителя, начинается словами:
«Лучший сын России погиб страшной, насильственной смертью. Великая душа – твердая, чистая и любящая – испытала, прежде чем расстаться с телом, те крестные муки, о которых даже догадываться не смеет человек, не отмеченный Богом для высшего самоотречения <…>.
Будет ли для нас священно то место, где навсегда смежились эти суровые и страдальческие глаза, с их взглядом смертельно раненного орла? Или – притерпевшиеся к запаху крови, все равно, будь это даже кровь великомученика, равнодушные ко всему на свете, кроме собственного сна и пищеварения, трусливые, растерянные и неблагодарные – мы совсем утратили способность благоговеть перед подвигом <…> и расчетливо преклоняемся только перед успехом, сулящим нам еду и покой?»
Какой еще глава государства Российского получал от известного русского писателя такую эпитафию?..
Далее автор «Гранатового браслета» утверждает, что походы армии, которую Колчак создал «усилиями своей воли и своего обаяния», не менее поразительны, чем блестящий переход Суворова через Альпы; но в прежние времена сердца людей, по словам писателя, откликались на «красоту и величие личного героизма», а современники на это не способны. По словам Куприна, Колчак не потому проиграл, что не подходил для роли Верховного правителя, а потому, что задача его «превышала, по своему неизмеримому значению и по своим исключительным трудностям, всё, что когда-либо выпадало на долю русских государственных людей».
«Говорят, – пишет Куприн, – что Колчак был малодемократичен – и в этом одна из причин его неуспеха. Прочитайте вновь текст его присяги и его воззвания к русскому населению. Биение верного и правдивого сердца слышится в их каждом слове. Эти печатные документы хранятся до сих пор в крестьянских избах, за образами, как святыня, и, находя их, большевики расстреливают хозяев».
Иван Бунин, судя по ряду его записей, испытывал к Колчаку глубоко личное теплое чувство. Вот, например, строки из его дневника за 1922 год: «Панихида по Колчаке. Служил Евлогий. <…> При пении я всё время плакал. Связывалось со своим, <…> с солнечным утром каким-то, с жизнью нашей семьи, которой конец». Красноречиво свидетельствуют об отношении Бунина к Адмиралу и такие строки «Окаянных дней»: «Колчак признан Антантой Верховным Правителем России. В «Известиях» похабная статья: «Ты скажи им, гадина, сколько тебе дадено?» Чорт с ними. Перекрестился с радостными слезами».
В декабре 1920 года Бунин опубликовал в эмигрантской прессе свою заметку «Чехи и эсеры». В ней будущий нобелевский лауреат иронизирует над теми, кто объясняет оппозицию Колчаку «реакционностью сего истерического генерала»; причина, по словам Бунина, была в том, что Колчак не давал левым «партийным работникам» грабить страну.
А в первую годовщину расстрела Колчака писатель выступил с кратким некрологом, который завершается словами: «Настанет время, когда золотыми письменами, на вечную славу и память, будет начертано Его имя в летописи Русской Земли».
Иван Шмелев в статье «Убийство» (1924) назвал Колчака «гордостью и отвагой русской». Будущий автор книги «Лето Господне», точно так же, как Бунин и Куприн, выражает здесь надежду, что дела Колчака еще будут оценены на родине по достоинству: «…ему поставит Россия памятник горя и гордости».
О Колчаке писали, конечно, и не столь выдающиеся литераторы. Поэты советской России не могли пройти мимо человека, олицетворявшего борьбу с большевиками. Но примечательно, что плакатный образ «врага народа» вышел, по сути дела, только у наименее одаренного из них – Демьяна Бедного (настоящие имя и фамилия – Ефим Придворов). Выходец из крестьян, получивший столичное образование благодаря поддержке Великого Князя Константина Константиновича, он быстро стал, по собственным словам, «присяжным фельетонистом» большевицкой прессы. В соответствии с ее нуждами он именует Колчака «лихим гадом», с радостью глядящим на «трупы бедного крестьянства» («Кого мы били», 1935). Но поэзией такие сочинения назвать трудно.
То, что трагическую красоту в личности Верховного Правителя находил Арсений Несмелов (стихотворение «В Нижнеудинске», 1940), неудивительно: в прошлом автор был офицером колчаковской армии. Примечательно иное: романтическим и трагическим героем получался Колчак и у тех поэтов, которые имели вполне советские взгляды, но – в отличие от Демьяна Бедного – имели и дарование.
Так, Николай Асеев написал от лица Адмирала одну из глав своей поэмы о Гражданской войне «Семён Проскаков» (1928). Сын ее «антигероя» – Ростислав Колчак – отозвался о ней как о «любопытной»: «В стихах Асеева своеобразно отразился образ Белого Адмирала – мечтателя, полярного исследователя. Что-то верное поэтом всё же угадано». В соответствии с советской версией истории, Колчак в этой поэме – марионетка иностранных сил; но он же и возвышенный герой, имевший высокое предназначение. Для отрицательного персонажа слишком много в его монологе звезд, ветра и морского простора, противостоящего сибирским болотам.
Владимир Маяковский в стихотворении «Екатеринбург – Свердловск» (1928) напоминает, как в этих местах «орлом клевался верховный Колчак». Сравнение с орлом независимо от намерений поэта возвышает Колчака, поскольку издавна служило в русском языке и фольклоре для обозначения силы, прозорливости и благородства человека (такое сравнение есть, напомним, и в упомянутой статье Куприна). Еще более странные строки возникают в «Песне о ветре» (1926) Владимира Луговского. В этом стихотворении, приветствующем поражение и казнь Колчака, вдруг звучит восклицание:
Эх, эх, Ангара,
Колчакова дочка!
Само по себе обращение к Ангаре мотивировано сюжетом, поскольку Адмирала расстреливают на берегу этой реки. Но ее именование «Колчаковой дочкой» изнутри разрушает атмосферу торжества победителей: вечная стихия воды оказывается в прямом родстве не с ними, а с побежденным…
В 1932 г. в ОГПУ было создало дело «Сибирской бригады», по которому проходили молодые поэты Сергей Марков, Евгений Забелин, Павел Васильев и еще несколько человек; они были объявлены «нелегальной контрреволюционной организацией» за то, что в своих стихах «воспевали Колчака». Обвинительное заключение гласило: «Группа ставила своей задачей широкую антисоветскую агитацию… через художественные литературные произведения, обработку и антисоветское воспитание молодёжи» (это знаменитая ст. 58-10 УК РСФСР). Стихи были приложены к делу, как доказательство преступности; их авторы получили разные сроки лишения свободы. И если репрессиям подверглись такие вполне лояльные литераторы, не приходится удивляться, что в 1936 году восемь лет лагерей получила за стихи о Колчаке Наталья Ануфриева, со времен отрочества почитавшая его как героя, погибшего за истинные ценности. Посвященные ему строки она не доверяла бумаге и читала наизусть в кругу друзей. Как показал донос,
не доверять следовало и друзьям. Но и на Колыме Наталья Ануфриева продолжала сочинять стихи, в которых обращалась к Колчаку (которого никогда в жизни не видела) как к близкому другу.
Но вернемся к писателям высшего ранга. Александр Солженицын, получив Нобелевскую премию по литературе, сосредоточился на завершении своей эпопеи «Красное Колесо». В двух ее частях – «Март Семнадцатого» (1977–1986) и «Апрель Семнадцатого» (1984–1989) – Колчак стал одним из самых ярких персонажей. «Стройный, лёгкий, с движеньями гибкими и точными», он стремителен во всем – в перемещениях и решениях: «…только в действиях разряжалась его натура, его быстрый нервный ум». Вся жизнь этого героя представлена у Солженицына как горение на службе России: «Везде он искал открыть и выполнить высшую задачу, на верхнем пределе своих сил». Короткие, энергичные, подчас афористичные фразы, характерные для Колчака как персонажа «Красного Колеса», передают в этом произведении ясность ума и четкость действий героя, способного предвидеть последствия невиданных событий.
Именно таким событием становится революция, ход которой Солженицын описывает по часам. Мысленный ответ ей Колчака ясен и точен: «Россия – должна развиваться, а многое костенелое мешает ей. Развиваться, да, но светлыми умами, а не кровавыми взрывами». Безусловно, эту мысль разделял и сам автор. Недаром портрет Колчака в последние годы жизни Солженицына висел в его кабинете рядом с портретом столь же почитаемого им Столыпина.
В 1994 году, возвращаясь из своего изгнания через Дальний Восток, Солженицын сделал остановку в Иркутске и попросил местного епископа отслужить панихиду на месте расстрела Колчака. Впечатления от этой панихиды в его путевых заметках изложены так:
«Ещё и прихожан было с полсотни, неплохой хор. Наши свечи задувало речным ветерком. По мосту через Ангару всё время шёл поток машин (пассажиры из автобусов дичились на нас), два раза пролетали низкие самолёты, заглушая панихиду. Впечатление было – исторического момента.
Отчего у меня было в этот час какое-то ощущение победы? Оттого ли, что как бы сама Русь вернулась на распроклятое место и отдала признание своему казнённому герою?»
Итак, подведем итоги. Кто из русских писателей утверждал, что Колчак – подлинный, высокий герой отечественной истории? Если называть только крупные фигуры – Бунин, Куприн, Шмелев, Солженицын. А кто изображал его как врага народа? Демьян Бедный… В сопоставлении с Буниным или Солженицыным – величина не то что мизерная, а вообще неразличимая.
Политики или журналисты будут еще не раз говорить, что адмирал Колчак – фигура неоднозначная. Но для русской культуры, чей голос мы слышим в строках лучших писателей, эта фигура, как видно, вполне однозначна.
Светлана Шешунова